Особая память связывает с Тарусой имя Марины Ивановны Цветаевой. Отец ее, Иван Владимирович Цветаев, крупный искусствовед, филолог, основатель Музея изящных искусств (ныне Музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина), в конце 19 века выбрал Тарусу для летнего отдыха. Дача, где жили Цветаевы, стояла на вершине приокского холма, у южной окраины Тарусы. Она не сохранилась. Но сегодня в городе есть Тарусский музей семьи Цветаевых — филиал Калужского Государственного объединенного краеведческого музея. Открыт он в октябре 1992 года.
Музей находится в восстановленном так называемом «Доме Тьо». Дом был куплен в 1899 г. дедом М. Цветаевой по материнской линии А.Д.Мейном. После его смерти в доме прожила последние 20 лет своей жизни его вторая жена, которую малолетние Марина и Ася прозвали «Тьо». Не будучи им родной бабушкой, С.Д. Мейн просила называть ее тетей. Но так как она была иностранкой — уроженкой Швейцарии — и очень плохо говорила по-русски, то это слово сама не могла выговорить и вместо «тетя» говорила «тьо». Прозвище «Тьо» перешло и на дом.
В этом доме Марина и Анастасия Цветаевы жили во время зимних приездов в Тарусу в 1907-1910 гг., а их отец — профессор, основатель Музея изящных искусств И.В.Цветаев жил в 1903-1912 годах. Марина Цветаева приезжала в этот дом еще летом 1912 г. вместе с молодым мужем Сергеем Эфроном.
В экспозиции музея представлены материалы, посвященные как Марине Цветаевой, так и всей ее семье. Среди мемориальных экспонатов музея есть мебель из московского дома в Трехпрудном переулке, в котором родилась М.Цветаева, предметы, принадлежащие ей, ее близким и родным, тарусским родственникам и друзьям.
А вот облик дачи мы можем представить по описанию младшей сестры Марины Цветаевой — Анастасии Ивановны:
«…простой серый дощатый дом под ржавой железной крышей. Лесенка с нижнего балкона сходит прямо в сирень. Столбы качелей; старая скамья под огромной ивой еле видна — так густо кругом. В высоком плетне — калитка на дорогу. Если встать лицом к Оке, влево грядки, за ними малина, смородина и крыжовник, за домом крокетная площадка. Две террасы (одна над другой, столбиком); балюстрада нашей детской доверху продолжена перекладинами, чтоб мы не упали. Перед террасами — площадка меж четырех тополей…
Внизу, под дачей, — пески, Ока, луг. Позади дачи — «большая дорога»- молодым леском выход в поле. Справа от дачи, если лицом к Оке,- «старый сад»- поляны одичалых кислейших яблок… Вся усадьба, некогда звавшаяся «Песочное», часть когда-то большого имения. Деревня Пачево — далеко за полем, куда ведет «большая дорога» (в отличие от сети троп, бредущих по лесу и кустарнику)».
Если ваше воображение способно мысленно воскресить ушедшее время и представить облик местности той поры, то можно попытаться проникнуться ощущением таинственной волшебности мира, зародившимся в душе десятилетней Марины Цветаевой. Взгляните хотя бы туда, в сторону Пачева: «Пачевская долина — волшебная дубрава с высохшим руслом речки — вожделенная цель прогулок… Мы знаем, «Лесной царь»- «Кто скачет, кто мчится»- было в Пачевской долине».
Может быть, летним вечером вам доведется идти над Окою, когда на западе медленно гаснет закат, а с другой стороны в темнеющей синеве все яснее становится месяц…
«Вечер. Тот конец Оки (мы идем высоко над нею) — в синей дымке. Небо над водой лиловое, от месяца — струи серебра. А другой конец речной ленты — в ржавом золоте, в золотых перьях облаков; и это еще беспокойное, но уже успокаивающееся закатное небо опрокинуто в зелено-алом, быстро гаснущем лоне вод. Мы вертим головы то назад, то вперед,- нельзя оторваться и невозможно решить, что лучше. И мы делим: Мусе — этот, синий, с месяцем конец Оки, мне — тот, золотой, с закатом».
Жизнь Цветаевой пронизана пафосом высокого трагизма, поднимающегося над обыденностью житейских тягот, столь многих на ее пути. И каким-то радостным светом высвечивается время детства, проведенного в Тарусе. «Полноценнее, счастливее детства, чем наше в Тарусе, я не знаю и не могу себе вообразить»- вот свидетельство сестры.
И здесь же, в Тарусе, — первое истинно трагическое событие: смерть матери в июле 1906 года. В 1909 году семнадцатилетняя Марина Цветаева написала стихотворение «Осень в Тарусе», как будто светлое по звучанию, если бы не последняя строфа:
«Жизнь распахнулась, но все же…
Ах, золотые деньки:
Как далеки они, Боже!
Господи, как далеки!»
Весна жизни — и осень детства. Вступление в жизнь — и как бы прощальный взгляд на минувшее счастье.
Таруса, вероятно, осталась для Цветаевой светлейшим поэтическим воспоминанием, тем счастливым временем, к которому через годы тянется человек памятью всю свою жизнь и которое хочется в призрачной надежде обрести вновь хотя бы после смерти.
«Я хотела бы лежать,- писала Цветаева в Париже в 1934 году,- на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в тех местах земляника. Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уже нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов… поставили с тарусской каменоломни камень: «Здесь хотела бы лежать МАРИНА ЦВЕТАЕВА».
Кладбища того уже нет, но камень стоит. Как она и хотела. На высоком берегу Оки, в её любимом городе Таруса установлен камень (тарусский доломит) с надписью «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева». В первый раз камень был поставлен усилиями Семена Островского в 1962 году, но затем памятник был убран и позже восстановлен. А в в октябре 2006 года на высоком берегу Оки установлен памятник Марине Цветаевой и рядом с фигурой поэтессы — живое деревце красной рябины. Архитектор проекта — Борис Мессерер, скульптор — Владимир Соскиев.