Путешествие «встречь солнца».
Часть 5. Комсомольск-на-Амуре.
Как это начиналось.
Начиналось без надежд. В 1860 году крестьяне-переселенцы из Пермской губернии основали здесь село Пермское. А семь лет спустя капитан корпуса лесничих А. Ф. Будищев, исследовавший эти места, записал в дневнике: «Необширная береговая возвышенность… на вид кажется местностью, удобною для заселения, но ни по пространству своему, ни по качеству земли и положению с другими местностями не предвещает хорошей будущности».
Крестьяне охотились, рыбачили, кое-как сводили концы с концами. А куда было податься переселенцам? Бедовали там, где предписано. За семьдесят лет село не слишком разрослось. К началу тридцатых годов в нем было полсотни изб.
В январе 1932 года на Нижний Амур приехал Ян Борисович Гамарник, который по постановлению партии и правительства о развитии Дальневосточного края подбирал места для будущих новостроек. Он-то и произнес фразу, ставшую знаменитой: «Здесь будет город!»
А вокруг дымились сопки, щетинились угрюмыми гарями, свирепый морозный ветер гнал поземку по амурскому насту. Стеной стояла нехоженая тайга, и до ближайшей железнодорожной станции было 360 километров.
10 мая 1932 года по едва освободившемуся ото льда Амуру в Пермское прибыли пароходы «Колумб» и «Коминтерн» е первыми строителями. Через двадцать один день за излучиной реки. у нанайского стойбища Дземги высадился еще один «десант» строителей. Наступление на глухомань начиналось сразу с нескольких направлений.
Города еще не было, но он уже имел выразительное название — Комсомольск и о нем уже знала вся страна.
Теперь к Комсомольску не подходят привычные эпитеты большой, красивый, благоустроенный — все так. Но этого мало. Вечером я сходил в Комсомольске с чувством горделивого удивления, вызванным легендарной историей города. И я бережно нес это чувство, шагая по пологому тротуару от дебаркадера к трамвайной остановке.
Кто-то рядом возбужденно рассказывал своему соседу:
— Слышал, будто лет тридцать назад, когда строился город, приехал журналист и стал приставать к рабочим: «Скажи, друг, что ты делаешь?» — «Не видишь — пень корчую, будь он проклят!» — ответил один. «Работаю,- вздохнул другой.- Подзаработаю деньжонок, домой поеду». А третий воткнул лопату, оглядел сырую низину, коряги, камни, болотные лужи и сказал гордо: «Я строю город!»
Мне уже где-то приходилось слышать эту историю. Но здесь она прозвучала особенно значимо и наполнила меня непередаваемым ощущением соприкосновения с легендой…
Ночью бушевал дождь. А утром над городом засветилось как бы вымытое чуть зеленоватое небо. Амур весело катил светлые гребешки волн под ноги рыболовов-любителей. Розовые дома улыбались всеми окнами. Трамваи позвень-кивали на широченной улице.
Первым делом я собрался в краеведческий музей. Но в тот день он не работал. Тогда я решил взять такси и осмотреть город. Пошел на остановку, увидел садившуюся в машину крепкую, высокую женщину с уверенными манерами хозяйки.
— Можно мне с вами?
— А вам куда?
— Все равно…
Женщина нисколько не удивилась. Только спросила:
— Вы приезжий?
— Из Москвы.
Уже по дороге я спросил:
— Вы давно здесь живете?
— С тридцать второго года…
Вот так и состоялось знакомство с одной из тех, кто закладывал город,- Ниной Тимофеевной Боровицкой. Мы заехали за ее подругой, тоже первостроительницей, Анной Ивановной Зюзиной и помчались по зеленым улицам.
Женщины показали мне деревянные избы, сохраненные с «догородских» времен как музейные реликвии, дома культуры, кинотеатры, универмаги, причалы судостроительного завода, трубы «Амурлитмаша» и «Металлиста», корпуса швейной фабрики — самой большой на всем Дальнем Востоке.
А на «Амурстали» мы задержались надолго. Потому что там помощником директора завода был человек, для которого Комсомольск — и детство, и юность, и вся жизнь — Иван Павлович Рублев. Он приехал сюда еще мальчишкой, вместе с родителями. Как все его сверстники, бегал на рыбалку и по ягоды, зимой ходил в школу через высоченные сугробы. А после занятий учился обращаться с инструментами: ребят всерьез обучали столярному и слесарному делу. А жили первое время в бараках, за полотняными занавесками, строили вот это самое предприятие «Амурсталь».
Иван Павлович провел нас по огромным корпусам завода, показал один из крупнейших в Советском Союзе стан — «1700», прокатывающий тонкий стальной лист, установку непрерывной разливки стали. Работа установки — поистине грандиозное зрелище. Белый, еще вязкий жгут металла, рассыпая искры, падает в глубину темного зева. Семью этажами ниже мы увидели его уже застывшим в темно-оранжевых ошметках окалины. Газорезка отхватывала от бесконечной пластины желтые языки весом по полторы тонны, и они проваливались куда-то, чтобы через минуту возникнуть на телевизионном экране, установленном возле газорезного аппарата…
Потом мы снова ездили по городу. Я молчал, переполненный впечатлениями, и краем уха ловил разговор моих спутниц о пережитом.
— Помнишь, как мы тут галоши теряли в глине?
— Надо было их проволокой привязывать. У нас все так делали.
— Ты когда замуж вышла?
— Да вскоре по приезде. Разве устоишь, когда вокруг столько замечательных парней. И все ухаживают. Бывало, пойду в бригаду беседу проводить, а ребята смеются: что ты нас агитируешь? Ты пройдись только, дай на тебя поглядеть — и довольно.
— А я поплакала вначале. Ведь девятнадцатилетней приехала. Думала, тут город, а оказалось — его еще строить надо.
— Не одна ты так думала. Помню, как-то поиздержались мы за зиму: гвоздей, и тех не хватало. Ждем первого парохода, как бога. А он вместо гвоздей привез… унитазы. Кто-то, видно, решил: раз город, значит, и сантехника нужна подобающая. И смеялись, и ругались, пока другой пароход не пришел. Ну потом все пригодилось…
Мы сошли на набережной у стеклянного подъезда Дома молодежи. Здесь прекрасное кафе, небольшой и удивительно уютный зал. Один фасад дома выходит к набережной, к камню-обелиску, установленному в честь высадки на этом месте первого «десанта» энтузиастов, другой — на огромную площадь. На ней возвышается памятник комсомольцам-первостроителям, а вокруг у дорожек зеленеет трава и лежат холодные валуны, будто невзначай разбросанные по газону. Эта площадь казалась мне символом Нижнего Амура, освоенного, заселенного, окультуренного.