Вблизи Тарусы- административного центра Тарусского района Калужской области — исстари располагались вотчины Нарышкиных — дворян небогатого, но древнего рода. Принадлежало им и село Игнатовское-Знаменское, в котором когда-то стояла усадьба, ныне от нее лишь остатки флигеля да парк. В селе Лопатине, также принадлежавшей Нарышкиным, стояла до революции каменная одноглавая церковь с круглым световым барабаном, с трапезною и колокольней; построена в 1695 году И. И. Нарышкиным в итальянском барокко.
Село Игнатовское-Знаменское перешло к Нарышкиным в конце XVII столетия от окольничего А. С. Хитрово. К первой половине — середине XVIII века можно отнести время создания старой части усадьбы, облик которой сейчас сильно изменился. Нет деревянной церкви Знамения (на ее месте стоят корпуса интерната), оранжерей, большого барского дома. Сохранился регулярный липовый парк с системой прудов, устроенных в овраге при помощи высоких земляных дамб. Вдоль водного каскада проложена одна из аллей, подводящая к огромному дубу, важному и спокойному великану с узловатыми суставами, глухо поскрипывающими на ветру.
Во время своего расцвета усадьба принадлежала генерал-майору Василию Сергеевичу Нарышкину (1740- 1800), женатому на графине Анне Ивановне Воронцовой — двоюродной сестре Е. Р. Дашковой. Вышел в отставку он в больших чинах и с хорошим послужным списком. Его сын, Иван Васильевич, камер-юнкер двора, предводитель дворянства Тарусского уезда, подолгу жил в Игнатовском.
Летом 1825 года в Игнатовское на несколько дней приезжает племянник хозяев усадьбы, молодой граф Михаил Дмитриевич Бутурлин.^ Тогда он, наверное, не мог даже предположить, что с этим местом будет связана вся его дальнейшая жизнь, что он, вконец разорившись, будет жить здесь со своей семьей, что женой его будет пока еще совсем маленькая, десятилетняя, милая и беззаботная Катя Нарышкина, что здесь он поведает о своей во многом неудавшейся жизни в знаменитых теперь «Записках».
В них мы находим описание встречи Бутурлина с Пушкиным в Одессе в 1824 году. Она произошла не случайно; помимо родственных связей их семьи были в давних дружеских отношениях, так что приехавший из Флоренции Бутурлин не мог не обратить на себя внимание поэта.
Военная карьера у Бутурлина не состоялась, хотя для ее осуществления были, кажется, все основания. Высокое положение в обществе и большие связи открывают ему дорогу в привилегированный лейб-гусарский полк, стоящий в Царском Селе. Но из-за скандальной истории в французском ресторане Дюбуа, где Бутурлин с друзьями пробует «накормить» супом гипсовый бюст Николая I, он вынужден перевестись в Павлоградский полк.
«Воображаю, что стало бы со мной, если доказано было бы вдобавок, что я носил в ташке и распевал революционный гимн и участвовал в изувечении царской эмблемы над аптекой в Гороховой улице», — справедливо отмечал Бутурлин. Даже такие мелкие «шалости» могли кончиться плохо: после расправы с декабристами прошло всего пять лет.
Через всю жизнь музыкально одаренный Бутурлин проносит увлечение музыкой, пением, театром. В Москве зимой 1827 года он исполняет оперные партии в любительских спектаклях в знаменитом артистическом салоне 3. А. Волконской. В устроенном в игнатовском доме маленьком домашнем театре (1831) Бутурлин ставит вместе с молодыми Нарышкиными французские водевили. В Москве (1841) он знакомится с композитором А. Е. Варламовым и, участвуя в его концертах, исполняет романсы этого замечательного композитора.
А его дела тем временем все более запутывались и на горизонте все явственнее маячило разорение. Батурлину мечталось взять псевдоним и «поступить на какую-нибудь дальнюю сцену». Однако уже первая такая попытка вызвала светский скандал. Его подняли родственники Бутурлина после его выступления в московском Башиловском театре в партии Фигаро в «Севильском цирюльнике».
Как ни отдаляли друзья и родные Бутурлина это время, но его имение, заложенное и взятое под опеку, в 1848 году было отобрано за долги. Оставалось лишь небольшое Игнатовское, полученное в качестве приданого за женой — Екатериной Ивановной Нарышкиной. С 1847 года Бутурлин подолгу живет здесь с семьей. Конечно, поддерживать усадьбу с прежним размахом нет средств.
В середине XIX века был выстроен существующий камерный позднеклассический ансамбль, состоящий из небольшого каменного одноэтажного, на высоком под-клетном этаже дома и флигеля. На их постройку пошел материал от разборки старого нарышкинского дома конца XVIII века. Строили его, конечно, игнатовские мужики, и вся история строительства, наверное, напоминала ту, которая приведена в «Записках» в связи с предыдущей игнатовской постройкой: «Вместо того, чтобы придерживаться плану домика с мезонином красивой архитектуры, начерченному одним московским архитектором Горским (за каковой я заплатил ему 100 р. ассигн.), увидел я длиннейший сарай, настоящую фабрику и без симптомов архитектуры…»
Небольшой главный дом обращен к парадному двору четырехколонным тосканским портиком с треугольным фронтоном, в тимпан которого вписано редко встречающееся в архитектуре того времени треугольное окно. На фасадах дома нет украшений, да и скромное внутреннее решение здания свидетельствует о том, что построено оно не для парадной, а для удобной повседневной жизни на лоне природы. Вот только жизнь эта была соткана из прошлого, хотя, как и всякую жизнь, ее озаряла мечта о будущем. Архитектурное «оформление» этого бытия через полстолетия чудом оказалось созвучным ностальгии по утраченному прошлому.
Новый владелец Игнатовского, инженер-путеец П. Н. Перцов, в начале XX века перестраивает флигель (первая половина XIX в.) в стиле неоклассицизма. Появляется деревянный мезонин с полукруглым окном, полукруглым портиком и балконом. Грубоватая стилизация придает архитектурному ансамблю новое эмоциональное звучание, создавая ощущение неожиданной «переклички» разных эпох, художественных симпатий и идеалов.
В настоящее время сохранились развалины флигеля, большой парк. Усадебный дом недавно разобрали местные жители.