В щучьей упряжке.
Рыбацкие байки.
Однажды в июле, бродя по одному из диких суровых районов Северного Урала вместе со своим неизменным спутником по путешествиям псом Лаем, я попал в самые истоки Илыча, чудесной таежной реки. Нужно было обследовать долину реки, определить запасы кормовых растений по ее берегам, заодно подсчитать количество лосей, спасающихся в это время года в русле реки от несметных полчищ гнуса. Осторожно, без всплеска и шума, я сплывал вниз по реке на маленькой утлой лодчонке.
… Полдень. Солнце светит прямо в глаза. Все цвета радуги играют в переливах воды за носом лодки. Тепло. Воздух, чистый в пьянящий, крепко настоян на цветущих травах, хвое. Лай стал зевать — верный признак, что он проголодался. Да и я был не прочь перекусить.
В прозрачной воде речки на фоне разноцветной галечниковой мозаики мелькали крупные хариусы, наверно килограмма по полтора. Такие встречаются только в верховьях глухих, не посещаемых человеком речек. В подходящем омутке я забросил маленькую блесенку. Только смотал за кормой метра три прочной нейлоновой лески, как из темной глубины омута показалась огромная щучья голова.
Вот она разинула гигантскую пасть и, проглотив блесну, захлопнула ее и важно пошла в глубину. Мне не нужна была такая большая рыба, и я хотел, чтобы махина эта сорвалась. Но рыба прочно удерживала блесну.
Пришлось вываживать ее но всем правилам. Щука билась несильно, позволила подтащить себя почти к самому борту лодки. Но всякий раз, как только я пытался схватить ее и завалить в лодку, она находила силы и снова уходила в глубину омута, сматывая метров по двадцать лески.
Конечно, можно было пристрелить ее или взять багориком, но я хотел ее добыть непременно живой, чтобы потом осторожно отцепить блесну и выпустить щуку на свободу.
Боролись мы минут пятнадцать. Причалив к берегу, я вывел все-таки рыбу на мелководье и оседлал ее. Щука перестала сопротивляться, будто поняла, что у меня самые гуманные намерения. С большим трудом мне удалось освободить блесну. Потом я измерил и взвесил трофей: сто семь сантиметров, восемь килограммов. Развернув щуку головой к омуту, я отпустил ее и легонько подтолкнул. Но обессиленная щука перевернулась брюхом кверху, жадно хлопая жабрами.
Вот досада! Мне хватит, скажем, полкилограмма, Лаю — пускай килограмм. Куда же девать остальное? Зачем зря губить животное? Я решил отбуксировать щуку, пока она жива, к рыбакам и подарить им. Продев веревку сквозь жабры, пристегнул рыбу к корме лодки и поплыл дальше. Щука не шевелилась. Лай, с презрением относившийся к рыбной ловле, неподвижно лежал в лодке. Правда, позже, когда я предложил ему ухи из хариусов, он не отказался.
Плывем в тоннеле из вековых пихт и елей вперемежку с мощными кедрами и веселыми березками. Щука по-прежнему лежит кверху брюхом. Но жабры шевелятся, значит, жива.
Близился вечер, а с ним и забота об ужине. На перекате хариус не взял, и я стал быстро выбирать блесну, боясь, чтобы в омуте не повторилась старая история.